Символы и традиции – вещь эфемерная. Если нет настоящего, нет будущего – нет и прошлого.
Есть ли у «Новой Оперы» настоящее и будущее? Ответ скорее утвердительный. Хотя с предыдущей дирекцией назрели немалые проблемы, театр весьма успешно функционировал, пользовался популярностью у публики, выпускал значимые для Москвы премьеры и обеспечивал высокое качество в текущем репертуаре. Идея смены дирекции предполагала не выход из кризиса, а умножение имевшихся успехов. Именно это и обещал Дмитрий Сибирцев, вступая в должность: сделать «Новую оперу» театром европейского класса.
Есть ли шансы этому будущему свершиться, судить рано. Пока театр жив и полон сил, самое подходящее время чтобы разобраться с прошлым, с символами и традициями.
На вывеске театра – имя его основателя, дирижёра Евгения Колобова: театр родился в поле его творческого магнетизма. Очень многие в театре ещё его помнят. Колобова давно уже нет, он остается уникален и незаменим – в чём же сегодня сказывается импульс от его пребывания в театре, да и не миф ли это?
Нет. «Новая Опера» – чисто творческое предприятие, возникшее вокруг Колобова сначала музыкально-стихийно и лишь потом административно. Творческая атмосфера, стоящая выше всех административных хитросплетений, отношений, раскладов и конъюнктур – это то, что люди в театре ценят больше всего и никогда не отдадут без боя. «Prima musica, poi le parole» – «сначала музыка – потом слова», как было пропето в недавней премьере «Каприччио», – традиция театра.
Могут ли без гения Колобова жить его постановки, где маэстро волюнтаристски перекраивал музыкальный текст, прислушиваясь к своему слышанию драмы? Традиционен ли для театра такой подход? Думается, то, что до сих пор живёт и помнится исполнителями по репетициям Колобова, должно жить дальше. Всем, кажется, понятно, что повторять музыкально-режиссёрское слышание Колобова – напрасный труд. Когда критик Пётр Поспелов объявляет сегодня этот аспект препятствием на пути «европеизации» театра («Ведомости», 8 апреля 2013), то он подменяет понятия, называя «причудами мастера» суть его постановочного метода.
Союз музыкального и режиссёрского решения, который провозгласил Колобов в «Евгении Онегине» как музыкальный руководитель, воплощали при нём другие постановщики. При нём певец «впевал» не только ноты, но и психологическую динамику персонажа, а режиссёр, естественно, не противоречил духу партитуры. Этот принцип должен бы тщательно сохраняться в театре, накладывать печать на все его постановки и стать его визитной карточкой для публики. Если европейским уровнем считать оперу как масскульт, такая «европеизация» и правда пойдет вразрез с традицией театра.
Когда театр формируется вокруг дирижёра, то все отношения внутри коллектива определяет критерий музыкального качества. Интриги и «подставы», вроде запланированного совмещения премьеры самой оркестровой оперы «Тристан и Изольда» с исполнением текущего репертуара, гастролями и переаттестацией музыкантов оркестра, – против сути колобовского театра.
Наконец, об особого рода символике, устраняемой на наших глазах.
Можно ли понять нового директора, выдумавшего проблемы с «семьёй» покойного маэстро и принявшего «меры» для их смещения и увольнения? Ему, не знавшему Колобова, трудно оценить, что отношение коллектива к его родным и со-основателям театра предопределяет прежде всего безграничное уважение к самому Колобову. Исходить из одной лишь оценки административной эффективности их работы, объявлять их пустыми нефункциональными символами – значит, не считаться с памятью людей о Колобове. Метод решения – отставки, приуроченные ко дню рождения театра, – это серьёзное посягательство на этику «Новой Оперы» и её творческую атмосферу. Разве в театре её нет? Театр мёртв, и ему необходимы реанимация и жёсткая перестройка?.. Нравится это или нет, но прошлое «Новой Оперы» пока ещё пристрастно контролирует её будущее.
04_web/2013(60)04_01_56_web_Page_29a.jpg)
